Некоторые наши земляки, пережившие те страшные, тяжелые дни, до сих пор помнят о наглом, самоуверенном и зачастую жестоком поведении оккупантов. Хранит память о событиях того времени и жительница Лабинска Анна Васильевна Бабенко (в девичестве Рымарева).
Эту жизнерадостную и никогда не унывающую женщину знаю давно. На днях я специально встретился с ней, чтобы Анна Васильевна поделилась с читателями «Провинциальной газеты» своими воспоминаниями об оккупационном периоде станицы Лабинской.
– Когда моего отца Василия Тимофеевича забрали на фронт, то в хате мы остались втроем: бабушка Анна Ивановна, мама Прасковья Ивановна и я. Стояла наша хата на углу улиц Октябрьской и Старобольничной (ныне Курчатова). Еще до того, как фашисты вошли в Лабинскую, квартальные указали станичникам рыть окопы для того, чтобы прятаться от обстрелов и бомбежек. У нас квартальным был Захаров. Помню, что он к нам приходил. Мама после разговора с ним тоже вырыла во дворе окоп. В него мы снесли продукты и все самое необходимое.
Утром 7 августа 1942 года части 16-й пехотной моторизированной дивизии Вермахта ворвались в Лабинскую.
– Идет мама, – продолжила свой рассказ А. В. Бабенко, – несет продукты и постель, а бабушка в это время носится с лампой. Такая красивая стеклянная зеленая лампа у нас была. Мама ей и кричит: «Бросай ты ее, уже стреляют! Пошли в окоп прятаться». Так бабушка эту лампу на окне в коридоре и поставила. Потом стрельба стала все сильней. Дальше сложно было разобрать, что происходило. Помню уже, как бабушка плакала над этой лампой. Стекла в окнах побиты, лампа разбита, а бабушка льет слезы. Мама тогда и говорит: «Чего тебе эту лампу так жалко?! Посмотри! Я под печку макитру с мукой спрятала, а ее то ли пулей, то ли осколком от снаряда пробило, и мука с нее сыплется!». А печка была у нас на улице. Мама, естественно, всю муку собрала. Заходили передовые части фашистов на мотоциклах. Ну, мы с бабушкой в окопе сидели, а мама выскакивала из него и поглядывала, что вокруг происходит. Вошли оккупанты быстро. Двигались они по нашей улице со стороны железной дороги, писали на беленых стенах хат какие-то цифры. Как потом уже стало ясно, этими цифрами они отмечали, сколько их солдат остановится в том или ином доме. На нашей хате тоже что-то написано было. Помню также и то, что потом мы все прятались у Реутских. У них в доме был большой подвал, поэтому многие соседи к ним прибежали. Ведь у всех в округе были маленькие хатки-мазанки, а под ними-то только земля! А бабушка с нами не пошла, дома осталась. «Хату свою не брошу!», – так она говорила. Гитлеровцы зашли в наш дом, автоматы положили на земляной пол и улеглись спать. На стене в комнате висели часы с гирями на цепях. И когда они зазвонили, один фашист подскочил и стал стрелять. Так у нас потом и висели эти часы с отметинами от пуль.
Еще помню случай, который произошел со мной в один из тех первых дней, когда фашисты только начали хозяйничать в Лабинской. Я спала вместе с бабушкой на одной кровати. Проснулась от того, что кто-то холодным пистолетом коснулся моего лица и стал его поворачивать из стороны в сторону. Открыла глаза и увидела военных, которые наклонились и рассматривали меня. Один из них вдруг закричал: «Юден! Юден!». А у меня-то волосы были кучерявые. Наверное, поэтому они приняли меня за еврейскую девочку. Но бабушка меня все-таки тогда отстояла, и эти фашисты вскоре ушли.
С самого начала оккупации станицы Лабинской гитлеровцы вели планомерную политику по истреблению населения. Расстреливали в первую очередь евреев, пленных красноармейцев, партизан и тех, кто им помогал. Казни совершали за железной дорогой в районе аэропорта. Там они за полгода уничтожили 1316 человек: 229 мужчин, 793 женщины и 294 ребенка от грудного возраста до 16 лет. Анна Васильевна до сих пор с болью в душе говорит о тех «обреченных», которых вели на расстрел мимо их дома в один из августовских дней 1942-го:
– Их гнали по нашей Октябрьской улице. Среди них были и гражданские, и военные. С красноармейцев были сняты ремни. На них я смотрела через щелочку в заборе. Помню, что жаркий день был. Кто-то из пленных шел обутый, а кто-то – разутый. А наши соседские женщины через забор, через плетни кидали им что-нибудь поесть. Гитлеровцы и детей по улице гнали. Помню, что женщина одна шла отрешенная, бледная, как статуя. И за ее юбку держалась девочка, моя ровесница. А соседка наша, Зоя Гвоздикова, быстро выдернула эту девочку из колонны пленных и затащила к себе во двор. После освобождения Лабинской они уехали в Армавир. Как мы потом уже узнали, у этой девочки нашелся папа. Наверное, он с фронта вернулся.
В здании, где сейчас находится Центр детского творчества, фашисты устроили биржу труда. А квартальный, который жил рядом с нами, часто говорил моей маме: «Паша, ты же меня не подводи! Сходи на биржу». Мама собирала соседей и шла с ними на биржу, где им давали задание на работы. Однажды маму с соседскими женщинами погнали на железнодорожную станцию. Вернувшись, мама рассказала, что они грузили в вагоны зерно с элеватора. Работали, конечно, под дулами автоматов. И еще землю грузили – наш чернозем. Мама среди женщин самая молодая была. Ей и сказали: «Пашка, давай лезь в вагон. Мы будем землю кидать, а ты – разгребай!». Ну, мама в вагон заскочила, начала работать, а в это время поезд тронулся. Она стала стучать по вагону и кричать: «Выпустите меня скорей!». Ну, кое-как все-таки выскочила. Мама потом дома говорила: «Чуть в Германию меня фашисты не увезли». А бабушка ее ругала: «Дюже досужая ты, Пашка, везде лезешь!».
Много трудностей лабинцы перенесли во время фашистской оккупации родной земли. И голодали, и трудились на тяжелых работах. Даже за опоздание на работу гитлеровцы могли запросто лишить жизни.
Радостным и долгожданным для наших земляков стал день 25 января 1943 года, когда воины 2-й стрелковой дивизии освободили станицу Лабинскую и Лабинский район от немецко-фашистских захватчиков. Естественно, радовалась этому событию и семья Рымаревых. А через несколько месяцев, когда жизнь стала налаживаться, Прасковья Ивановна вместе с дочерью Анной сфотографировалась в фотоателье, которое располагалось в станице Лабинской на углу нынешних улиц Пушкина и Карла Маркса. А полученную фотокарточку женщина потом отправила вместе с письмом на фронт своему мужу Василию Тимофеевичу.
Евгений Виноградов, краевед.
